Башкирская полития XVII–XVIII вв.

Исследователи теории социальной эволюции кочевых обществ (Н.Н. Крадин, В.В. Трепавлов, Г.Е. Марков) отмечают, что государственность не была необходимостью для кочевников, разрешавших межобщинные конфликты в формате обычного права. Потребность в консолидации номадов обусловливалась только нападениями на земледельческие общества. С этой точки зрения создание кочевых империй – это наиболее удачный пример для иллюстрации концепции политогенеза Гумпловича и Оппенгеймера, согласно которой война и завоевание являются предпосылками для последующего закрепления неравенства и стратификации [2, с. 17]. Таким образом, основанием для формирования государственной структуры у кочевников является фактор военного господства, необходимый для фиксации неравенства.

Насколько вообще кочевникам свойственен эгалитаризм в социальных отношениях?

Следует согласиться с основным выводом А.М. Хазанова о том, что у евразийских кочевников не наблюдается корреляция между социальным статусом и порядком рождения [3, с. 292]. Определенное неравенство между сегментами кочевого социума прослеживается у древних монголов, крымских татар, ногаев и калмыков. В качестве наиболее известных примеров можно указать отегю-бойолов (otegu-boyol) Монголии XII – начала XIII вв. или эмбинских ногаев в улусе Дайчина в середине XVII в. В обоих случаях подчинение было основано на факте завоевания, однако зависимые кочевники сохраняли свободу передвижения и родовую организацию. Дело в том, что хозяйство кочевников ограничивалось экономическими возможностями каждой отдельной семьи. По этой причине появление отношений господства и зависимости в кочевой среде вызывало перенапряжение всего социума, с которым невозможно было справиться только внутренними ресурсами общества. Выход из критической ситуации, как правило, выражался либо во внешней экспансии, либо в намеренной консервации эгалитарных структур. В последнем варианте наблюдалось формирование социальных институтов, ограничивавших развитие социальной стратификации и исключавших вероятность концентрации власти в одних руках.

В историографии по вполне объяснимым причинам наиболее исследован именно первый вариант. Покорение оседлых народов позволяло кочевым социумам в значительной степени нивелировать социальную структуру. Неполноправные прежде кочевые сообщества получили возможность выйти из зависимого положения. Появление лидера, обладавшего неограниченной властью, было логическим завершением перестройки общества в обстановке внешней агрессии.

У некоторых зауральских родов башкир, оказавшихся в сфере непосредственного подчинения правителям Сибирского ханства, неравенство между родовыми структурами сохранялось вплоть до XVI в. А.З. Валиди отмечает, что племена, на которые опирались сибирские ханы, имели общее название «карачы» [4, с. 52]. Однако большинство представителей этих родов ушло из Башкирии в Мавераннахр в XV–XVI вв. В XVII в. они не имели никаких правовых преимуществ по отношению к другим башкирским родовым структурам. Более того, прежние знатные роды были вынуждены занимать зависимое положение арендаторов чужих земель. Однако там, где сохранялась ханская власть, иерархия родовых структур оставалась важным социальным институтом государственного управления. Согласно исследованию Д.М. Исхакова, в Крымском и Казахском ханствах ведущая роль в управлении государством принадлежала 4–5 кланам [5, с. 12].

Неприятие башкирами иерархических структур обнаруживается даже в генеалогических легендах, которые отражали установление зависимости от ханской власти. Башкирский вариант «Дафтар-и Чингизнаме» фиксирует отношения между башкирскими родами, принесшими клятву верности Чингисхану, как абсолютно равные. Является ли стремление к сохранению эгалитарной структуры признаком социально-политической незрелости общества? Положительный ответ может быть дан только в том случае, если мы признаем однолинейность в качестве единственной модели эволюции общества. Вместе с тем еще в конце XX в. исследователи кочевых и полукочевых социумов обратили внимание на то, что наряду с вертикальными надобщинными государственными структурами всегда существовал вариант развития горизонтальных межплеменных связей, не приводивших к отчуждению власти у отдельных общин. Одним из наиболее успешных примеров в этом развитии негосударственных институтов являются греческие полисы [6, с. 235].

Своеобразная горизонтальная межплеменная структура получила развитие в доисламской Аравии. Авторы исследования «Возникновение ислама» установили, что большая часть местных арабских общин пережила кризис VI в. только благодаря отказу от надплеменных политических структур, поскольку те поставили под вопрос само физическое существование членов этих общин [7, с. 27]. Причем в данном случае произошло не только уничтожение надплеменных центров власти, но и были найдены такие формы интеграции аравийских племен, которые не угрожали самостоятельности отдельных общин. В основе этой консолидации лежали как культурные, так и политические факторы.

Безгосударственные политии отнюдь не уступают по уровню сложности социальной жизни и развития культуры жестким стратифицированным государственным образованиям. Кроме того, эгалитарные безгосударственные полукочевые и кочевые общества евразийского ареала, как правило, являются частью несравненно более сложной социально-политической общности.

Так же, как и аравийские племена VI–VII вв., башкирские общины XVI–XVII вв. представляли собой части единой децентрализованной коммуникативной сети. Еще до вхождения в состав Российского государства все башкирские роды в социальном отношении были противопоставлены ногаям в качестве данников. А.И. Першиц полагает, что данники и взиматели дани не могут считаться единым социальным и этническим организмом [8, с. 26]. Несмотря на то, что каждый башкирский род самостоятельно решал вопрос о принятии российского подданства, в XVII в. в Москву направлялись представители от всех башкир. Н.Ф. Демидова отметила, что башкирские посольства XVII в. преследовали цель уточнения условий привилегий, пожалованных башкирам в середине XVI в. [9, с. 180].

Однако в отличие от аравийских племен башкирские роды объединялись не столько для решения юридических, религиозных и культурных задач, сколько для урегулирования территориальных и внешнеполитических вопросов. Все башкирские родовые структуры представляли собой часть единой военной организации, формировавшейся на основе племенных ополчений. Когда в 1649 г. отряд калмыков Чокулы вторгся на территорию Уфимского уезда, в его разгроме участвовало башкирское войско, в котором были представлены башкиры 11 волостей [10, л. 2].

Какая надплеменная структура выполняла интегративную функцию в башкирском обществе? Кто регулировал применение военной силы? Документы, отображающие историю многочисленных башкирских восстаний, свидетельствуют, что такой властью обладали только йыйыны – народные съезды. Они созывались не только во время восстаний, но и в ситуации, когда необходимо было принимать решения, затрагивавшие всех башкир. Так было, например, в 1721 г., когда башкиры решали вопрос о возобновлении российского подданства после самого масштабного антироссийского восстания 1704–1711 гг. [11, л. 172].

Йыйыны координировали общие действия, вырабатывали единые позиции в отношении тех или иных мероприятий правительства. В воспоминаниях уфимского воеводы А.М. Волконского от 1663 г. упоминается, что башкиры прислали человека для переговоров «ко мне всем миром четырех дорог» [12, с. 176]. Йыйыны инициировали военные действия, принимали решения о выборе хана, назначали командиров. Инициатором созыва йыйына, как правило, являлась группа влиятельных башкир. Нет ни одного свидетельства, подтверждавшего факт созыва съезда ханом. Решение, принятое на йыйыне, было обязательным для всех независимо от присутствия или отсутствия на съезде или несогласия с его постановлением. О предстоящем съезде башкиры узнавали из писем, которые рассылались по волостям, и особым знакам и тамгам, которые нарезались на палках.

Башкирские йыйыны не были съездами только башкирской знати. Мнение тарханов или батыров учитывалось только в том случае, если оно совпадало с позицией большинства собрания, в котором мог участвовать любой взрослый мужчина. Неслучайно в делопроизводственных документах йыйыны назывались «мирскими советами» [13, с. 658]. Единого руководителя, который мог бы взять на себя принятие решений за всех повстанцев, у башкир не было даже в ходе самых длительных и упорных восстаний. Это обстоятельство значительно усложняло деятельность российских властей по умиротворению башкирского народа.

В ходе подавления башкирского восстания 1704–1711 гг. казанский губернатор П. Апраксин писал Петру I: «Народ их проклятый, многочисленный и военный, да безглавный, никаких над собой начал, хотя б так, как на Дону, подобно атаману – и таких не имеют, приняться не за кого и чтоб особно послать не к кому» [14, с. 179]. В XIV – начале XV вв. на территории Башкирии отсутствовали административные центры Золотой Орды. Это обстоятельство обусловило своеобразный экстерриториальный формат имперского управления краем.

Для башкир легитимность правителя ассоциировалась с его удаленностью, нахождением за пределами территории обитания башкирских родов. Потому как только в этом случае гарантировалось невмешательство в дела внутреннего самоуправления, в котором главные решения утверждались всебашкирскими йыйынами.

Ссылки и примечания:

1. Статья подготовлена при содействии гранта РГНФ № 15-01-00123.

2. Крадин Н.Н., Бондаренко Д.М. Кочевая альтернатива социальной эволюции. М., 2002.

3. Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Алматы, 2002.

4. Валиди А.Т. История башкир. Уфа, 2010.

5. Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени (этнологический взгляд на историю волго-уральских татар XV–XVII вв.). Казань, 1998.

6. Альтернативные пути к цивилизации / под ред. Н.Н. Крадина, А.В. Коротаева, Д.М. Бондаренко, В.А. Лынши. М., 2000.

7. Коротаев А.В., Клименко В.В., Пруссаков Д.Б. Возникновение ислама: социально-экологический и политико-антропологический контекст. М., 2007.

8. Першиц А.И. Данничество. Доклады советской делегации. IX Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1973.

9. Демидова Н.Ф. Башкирские посольства в Москве в XVII веке // От древней Руси к России Нового времени. М., 2003.

10. РГАДА. Ф. 116. Оп.2. Д. 1649.

11. РГАДА. Ф. 248. Оп.3. Д. 115.

12. Материалы по истории Башкирской АССР. М., 1936. Т. 1.

13. Материалы по истории Башкортостана. Уфа, 2002. Т. 6. 14. Материалы по истории Башкирской АССР.

*Материал доступен только на русском языке