Политическая субъектность башкирского народа в XVII веке

В отечественной и зарубежной литературе существует представление, что у народов, не обладавших своей государственной организацией, отсутствует политическое единство. Этот стереотип лишает исследователей возможности дать логическое объяснение тем событиям, которые имели место после вхождения безгосударственных народов в состав централизованных государств. К примеру, череда башкирских восстаний не может получить внятное осмысление в современной литературе, потому что у безгосударственного народа не может быть политического единства. Эта проблема может быть разрешена только в том случае, если мы откажемся от привычного стереотипа, возводящего политическую субъектность исключительно к государственной форме.

В современной историографии прочно сложилась концепция полного отрицания наличия какого- либо политического единства башкирского общества в XVI- первой трети XVIII вв. Монография Андреаса Каппелера «Россия - многонациональная империя» представляет собой эпохальное исследование национального вопроса в западной русистике, что недвусмысленно выражено в полном его названии. Автор категорически отказался использовать труды российских историков по заданной проблематике по причине их «русоцентристской оптики», что, по убеждению автора, неизбежно приводит к заблуждению [1, с. 15].

Впрочем, это декларативное заявление не помешало Каппелеру согласиться с российскими историками в том, что башкиры, в отличие от большинства других кочевников, входивших в Золотую Орду, «не образовали собственной политической целостной структуры» [1, с. 64]. Обратим внимание на то, что книга Каппелера вышла в начале 90-х гг. XX в. Каппеллер отнюдь не единственный автор, выводящий прошлое башкирского народа за рамки политической истории. Большинство исследователей, как зарубежных, так и отечественных, указывают на отсутствие в башкирском обществе отделённого от народа аппарата управления и постоянного института верховной власти, аналогичной власти ханов у казахов или тайшей у калмыков. Любопытно, что даже те отечественные исследователи, кто стремился доказать наличие у башкир политической структуры, в первую очередь, стремились обнаружить институт ханской власти. Следует отметить, что концепция государственной власти, редуцированной до персоны верховного правителя, в наиболее законченном виде сформулирована только у А.Кожева, стремившегося развить гегелевский тезис о власти господина [2, с. 112]. Вместе с тем, в 70-е гг. XX в. Мишель Фуко подверг аргументированной критике представление о власти, исходящей из какого-либо сакрального центра. В своём исследовании, посвящённом истории сексуальности [3, с. 67], Фуко доказывает, что власть являет собой «множественность отношений силы». Эти отношения исходят из неоднородных точек, распределённых по всему социальному пространству, они не локализуются в единственном центре, который осуществлял бы универсальное принуждение. Напротив, властные отношения выражаются в множестве очагов тактического давления и насилия, которые действуют анонимно и всегда отсылают к чему-то другому. Фуко отмечает, что такая организация приходит на смену новоевропейскому порядку, которому был присущ единственный и чётко определённый источник силы – монархическая власть.

Однако именно в силу этой определимости, как считал Фуко, новоевропейское устройство характеризовалось гораздо меньшей тоталитарностью, нежели современность. Таким образом, Фуко приходит к мысли, что в монархическом обществе власть представлена в более ослабленном виде, нежели в современном обществе или обществе, в котором фигура верховного правителя вообще отсутствует. Другой вопрос: является ли такая децентрализованная власть политической властью? Благодаря исследованиям Карла Шмитта на сегодняшний момент мы имеем самую разработанную концепцию понятия «политического», чему Шмитт посвятил самую известную свою работу. Шмитт призывает не сводить «политическое» исключительно к государству [4, с. 117]. Особенно в том случае, если речь идет о демократическом устройстве общества. Он указывает, что в условиях демократии отсылка к государству более не в состоянии обосновать специфический различительный признак «политического».

Подобные утверждения исходят из того, что государство было единственной или же единственно существенной и нормальной формой, в какой являл себя политический мир. Сегодня это простое понимание не соответствует действительности. Сегодня нормальное понятие политического единства - народ. И потому сегодня все главенствующие политические понятия определяются применительно к народу. Политическим является всё, что касается жизненно важных вопросов народа как единого целого. Определить понятие политического можно, лишь обнаружив и установив специфически политические категории. Шмитт вводит свои критерии «политического», к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага. Оно даёт определение понятия через критерий, а не через исчерпывающую дефиницию или сообщение его содержания [4, с.31].

Шмитт уточняет, что «враг не конкурент и не противник в общем смысле. Враг также и не частный противник, ненавидимый в силу чувства антипатии. Враг, по меньшей мере, эвентуально, т.е. по реальной возможности, - это только борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности. Враг есть только публичный враг, ибо всё, что соотнесено с такой совокупностью людей, в особенности с целым народом, становится поэтому публичным».

Политическая противоположность - это противоположность самая интенсивная, самая крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противоположность политическая тем более, чем больше она приближается к крайней точке, разделению на группы «друг- враг». Война есть вооружённая борьба между организованными политическими единствами [4, с.32]. Покуда народ существует в сфере политического, он должен - хотя бы и только в крайнем случае (но о том, имеет ли место крайний случай, решает он сам, самостоятельно) - определять различение друга и врага. В этом состоит существо его политической экзистенции. Если у него больше нет способности или воли к этому различению, он прекращает политически существовать. Если он позволяет, чтобы кто-то чужой предписывал ему, кто есть его враг и против кого ему можно бороться, а против кого нет, он больше уже не является политически свободным народом и подчинён иной политической системе или же включён в неё. Таким образом, Карл Шмитт считает, что политическое единство народа определяется не наличием у такого народа государства, а способностью самостоятельно определять друга и врага. На практике это означает, что обладающий политическим единством народ выступает на международной арене в качестве суверенного субъекта, заключающего договора о союзе и начинающий войны. Возникает вопрос: представляли ли башкиры в XVII в. народ, самостоятельно определяющий врага и друга? С начала 20-х гг. XVII в. башкиры вели интенсивные военные действия с калмыками. В этом противостоянии возможности российских властей в деле защиты своих подданных на юго-востоке были ограничены. При этом, начиная с 1645 г., башкиры отражали калмыков в одиночку. Гарнизон Уфы после победоносных рейдов середины 30-х-начала 40-х гг. более уже не покидал стен крепости. Однако после того, как калмыки потребовали от российского правительства прекращения набегов на их улусы башкир, эта степная война приобрела совершенно иной статус. В 1648 г. выходит первый указ, запрещавший башкирам под страхом смертной казни нападать на калмыков. Во время русско-калмыцких переговоров 1664 г. тайша Дайчин повторил это требование в качестве единственного условия подписания военного соглашения с российской стороной [5, Л. 22]. После этого российская администрация официально признает все военные действия башкир против калмыков криминальными действиями.

Приказ Казанского дворца не только подтвердил указ 1648 г. о запрете башкирам нападать на калмыков, но и дал специальное задание уфимскому воеводе Ф.И.Сомову: «... про башкир сыскать всякими сысками накрепко, а всё взятое ими у калмыков вернуть обратно. Пущих воров башкирцов казнить смертной казнью» [6, Л. 54]. Именно это запрещение стало одной из главных причин первого крупномасштабного восстания башкир против российских властей.

Башкиры выступили против навязывания им представлений о том, «кто есть его враг и против кого ему можно бороться, а против кого нет». Таким образом, в соответствии с формулировкой К.Шмитта, башкиры поступили «как политически свободный народ, не подчинённый иной политической системе». Следует особо отметить, что башкиры не считали калмыков кровными врагами, что было свойственно именно неполитическим отношениям. Башкиры не считали, что противостояние с калмыками будет длиться вечно. В политике соотношение «враг-друг» - величина переменная. Восстание 1662— 1664 гг., начавшееся из-за вмешательства российского правительства в башкиро-калмыцкий конфликт, довольно быстро становится совместным выступлением бывших противников против российских властей.

Эта быстрая смена вражды союзническими отношениями вызвала недоумение у русской администрации. В 1661 г. посол И.С. Горохов, встретив в улусе Дайчина группу башкир, выяснил, что их принял у себя сын Дайчина - Мончак, который «позабыв их обиды (выделено Б.А.), сделал им большой привет и ласку, дал им на приезде по две лошади да по верблюду человеку, коров и овец дал немало». Горохов с возмущением потребовал объяснения у одного из башкир: «...в колмацких улусах чего они возжелали и калмыки какие к ним доброхоты про то они и сами знают, что калмыцкие люди давние им злодеи и будут им мстить за свои крови» [5, Л. 114].

Однако башкиры ответили Горохову вполне в духе прагматического политического расчёта, далёкого от представлений о кровной мести: «...а калмыки де хотя де они грубны, только де службой своею и промыслом колмыков удобрят и учинят им с большой корыстью, знают де они башкирцы не только большие дороги и малые все стёжки во все уезды и переправы на малых и больших реках» [5, Л. 116]. Таким образом, никто никому мстить не собирался.

Более того, именно переход на сторону этой группы башкир вызвал воодушевление у лидеров калмыков, потому что «рады к себе башкирцев приручить потому что де калмацкие люди ни от кого так не боятся как от башкирцев. И только башкирцы при них будут и калмаки везде будут сильны» [5, Л. 129]. Политическое единство башкирского народа в наибольшей степени проявлялось в ходе восстаний, которые сами башкиры интерпретировали в качестве политического действия. Следует отметить, что в традиции государств, возникших на месте Золотой орды, существовало представление о том, что выступление против правителя, нарушившего обычаи, является законным и справедливым деянием. Р.Ю.Почекаев показал, насколько правовая коллизия выступления против главы государства на Востоке отличалась, к примеру, от российской реальности. Впрочем, как отмечает Р.Ю.Почекаев, мятежи против монархов были достаточно частыми в средневековой Западной Европе до появления доктрины о власти короля, освящённой божественной волей и о приравнивании мятежа против монарха к государственной измене [7, с. 25]. К XVII в., а если быть точнее, к Соборному уложению 1649 г., выступление против власти было внесено в разряд политических преступлений.

К середине XVIII в. в российском обществе эта правовая норма стала настолько обыденной, что вполне можно понять недоумение начальника Оренбургской комиссии В.Н.Татищева, с возмущением писавшего о языке башкирских челобитных: «Земли данными е.и.в. называют они своими, а бунты войной, отпущения же вин миром для того, что народ степной и дикой и к тому же испортила их прежняя воля» [8, Л. 230].

Однако башкиры рассматривали свои выступления как справедливую войну против правителя, нарушившего постановления прежнего монарха - Ивана IV. Только подобный подход даёт возможность объяснить ситуацию восстания 1704— 1711 гг., не поддающуюся интерпретации с точки зрения российского или европейского государственного права. В 1708 г. в ходе самого крупного башкирского восстания, завершившегося выходом башкир из состава Российского государства de jure, башкиры направляли своих воинов для участия в Северной войне [9, с. 234]. Вооружённое выступление против правителя, преступившего установленные обычаи, не освобождает восставших от выполнения своих законных повинностей в пользу правителя. В данном случае башкиры при вхождении в состав Русского государства обязались нести военную службу. Возникает вопрос: признавали ли в XVII-начале XVIII вв. политический статус башкирского народа его ближайшие соседи? В начале XVIII в. казахи считали, что чингизид, избранный башкирами ханом, вполне достоин и казахского трона. И.Н.Ерофеева отмечает, что Абулхаир был избран ханом Младшего Жуза во многом благодаря той роли, которую он сыграл в качестве башкирского хана во время восстания 1704-1711 гг. [10, с.44]. Калмыцкие тайши, не считавшие Московское государство политически единым, заключали мирные соглашения отдельно с российскими властями и башкирами. В 1644 г. тайша Далай заявил уфимскому послу И.Черникову-Онучнину, что «посылает он ногайцев и калмыков не на Уфимский, а на Казанский уезд, потому что чуваши и черемисы Казанского уезда со мной не в миру, а в миру со мной Уфимского города государевы люди и башкирцы». Русскому послу пришлось разъяснять тайше, что и «Казань и Уфа есть царского величества города, и люди в тех городах и уездах одного государя, а не самовластные, живут под государевой высокой рукой» [11, с. 111]. Политическое единство башкирского народа проявлялось не только в военной сфере. Поселение припущенников башкирами на своих вотчинных землях следует рассматривать как политический акт [12, с. 116].

1. Кстпелер, А. Россия - многонациональная империя: Возникновение. История. Распад. - М.. 2000. - 344 с.

2. Кожев, А.В. Понятие власти. Пер. с фр. А.М.Руткевича. - М., 2007. - 192 с.

3. Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. - М., 1996. - 448 с.

4. Шмитт, К. Понятие политического. - СПб., 2016. - 588 с.

5. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф.119. Оп.1. Д.5.

6. НА ИИЯЛ УНЦ РАН (Научный архив Института истории, языка и литературы Уфимского научного центра РАН) Ф.23. Оп.1. Д. 1.

7. Почекаев, Р.Ю. Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII - начала XX в. - М., 2017. - 327 с.

8. РГАДА. Ф.248. Оп.17. Д.1183.

9. Рахимов, Р.Н. На службе у «Белого царя». Военная служба нерусских народов юго-востока России в XVIII - первой половине XIX в. - М, 2014. - 544 с.

10.Ерофеева, И.Н. Хан Абулхаир: полководец, правитель, политик. Изд. 3-е, исправленное и дополненное. - Алматы, 2007. - 456 с.

11. Устюгов, Н.В. Башкирское восстание 1662-1664 годов /Исторические записки. Т. 24. - М., 1947. - 248 с.

12. Шайхисламов, Р.Б. Формирование крестьянского населения Южного Урала после добровольного вхождения башкир в состав России//Восток в исторических судьбах народов России. Симпозиум V Всероссийского съезда востоковедов. Уфа, 26-28 сентября, 2006. - Уфа, 2006. - 266 с.

*Материал доступен только на русском языке