Мишарский герой башкирского народа

В своем желании хоть как-то аргументировать тезис об активном «татарском джихаде» Ислаев включает в него башкирское восстание 1755-56 гг. и уделяет ему целую главу «Восстание».

Подразумевается, что оно являлось как бы вершиной борьбы татарского народа за свою веру. Звание кандидата исторических наук обязывает, поэтому Ф.Г.Ислаев, в отличие от публицистов типа В.Имамова или С.Алишева, не фальсифицирует события 1755 года и не называет башкир «татаро-башкирами». Возможно, именно из научной добросовестности автор не решился причислять и предшествующие башкирские восстания к «джихаду татарского народа». А восстание 1755 года — решился, на том основании, что Батырша был мишарем, а ныне мишари ассимилированы татарами.

Не взирая на то, что во времена Батырши этот процесс не наблюдался, и сам Батырша, как и все мишари, «татарином» себя никогда не называл. Но факты, даже крайне сжато изложенные Ислаевым, полностью противоречат заявленному им самим тезису. Потому что, весь ход восстания, имена и состав участников боевых действий (например, истребление роты Шкапского башкирским отрядом Кучукбая) свидетельствуют о том, что восстание было башкирским (70, с.134-137). А с вмешательством отряда «верного» тархана гайнинских башкир Туктамыша Ишбулатова вовсе превратилось почти во внутрибашкирское дело (70, с. 136).

Поэтому фактам исследователь уделил три неполных страницы, а большую часть главы заняло описание общеизвестных сюжетов биографии Батырши, пересказ или цитаты из его произведений.

Причем и в этом автор страдает неточностью. Уже в самом начале главы он приписал Батырше целый абзац со словами, которые в действительности принадлежали старшине Янышу, врагу повстанцев и самого Батырши, причем были произнесены этим старшиной в споре с мятежным муллой (70, с.131; 7,С.93).

Самое грустное, что именно этими, приписанными Ислаевым Батырше, словами, означенный Яныш обосновывал невозможность поддержки мишарями башкирских восстаний. И цитирование Ислаевым искусственно оборвано, потому что в действительности текст заканчивается однозначным выводом: «Поэтому кажется, что терпение безопаснее. Будем терпеть» (17, с.93). То есть в данном случае перед нами не призыв к восстанию, как утверждает Ислаев (70, с.131), а нечто прямо противоположное.

Чтобы допускать подобные ошибки в историческом исследовании, нужно либо не читать текст, который цитируешь (притом, что половина главы посвящена анализу именно этого источника), а знать его по пересказам (тогда зачем указана точная ссылка?), либо не владеть навыками источниковедения на уровне студента первого курса.

При всем этом Ф.Г.Ислаев обвиняет профессора Акманова в «сознательном искажении истории» и «выполнении идеологического заказа метрополии» за то, что «И.Г.Акманов... считает, что „Батыршу нельзя считать предводителем восстания, тем более называть это движение его именем, как ошибочно писали дореволюционные историки“» (70, с.133). Никаких фактов в поддержку своего обвинения автор не приводит, потому что их не существует, кроме собственного бездоказательного мнения.

Единственный аргумент состоит в следующем: «В подтверждение данного тезиса приведем слова С.М.Васильева, другого знатока восстания Батырши, который писал буквально следующее: «Следует признать его (Батырши) — Ф.И.) неутомимую деятельность по подготовке и организации самого восстания» (70, с.133).

Автор явно не понимает, что, во-первых, столь яростную полемику положено подтверждать собственными доказательствами и фактами, а не вырванным из контекста высказыванием другого автора, не принимающего в ней участие. Во вторых, процитированные слова С.М.Васильева не имеют никакого отношения к выдвинутому без всяких доказательств самим Ислаевым абсурдному «тезису» о «руководящей» (?!) роли «татарских мулл во всех без исключения башкирских восстаниях» (?!) (см. выше). В третьих, совершенно не противоречат утверждению профессора Акманова. Потому, что существует принципиальная разница между предводителем, т.е. боевым вождем восстания, и участником подготовки к нему, каковым и являлся Батырша. (Разница эта примерно соответствует различию между боевым командиром и штабистом-политруком). Тем более, что исторически определенный, пусть и не очень результативный, «вклад Батырши в подготовку восстания в северо-западной части Башкортостана» И.Г.Акманов всегда признавал (47, с.56).

Далее, восстание 1755-56 гг. нельзя считать «исключительно важным» (70, с.130) в ряду башкирских восстаний XVIII века (тем более «восстаний башкир и татар», как заявляет Ислаев, поскольку татарских восстаний в этом веке просто не было). Ни по функциональному подходу, т.е. по охвату территории, численности участников и масштабу столкновений с правительственными войсками, ни по результатам. Почему оно все же заняло место в их ряду в современной историографии — тема дальнейшего разговора.

Но в этом восстании действительно проявился ряд исключительных особенностей, на которых данный исследователь и не подумал обратить внимание, поскольку вместо исторического анализа был занят совершенно иным — бесплодной попыткой, во что бы то ни стало включить его в «джихад татарского народа». Причем речь пойдет не о действительно уникальном случае участия в подготовке башкирского восстания высокопоставленного мишарского ахуна, а о более существенных и загадочных обстоятельствах.

Во-первых, при весьма заурядных масштабах столкновений с регулярной армией (самая крупная потеря последней в 1755 году — рота солдат Шкапского с 50 казаками, истребленная башкирской дружиной Кучукбая, в то время как в ходе прежних восстаний не раз бывали остановлены либо биты целые корпуса (Аристова, Хованского, Кирилова, Румянцева, например) и полки (Полуэктова (ранен в бою с башкирами), Хохлова (ранен), Чирикова (убит), Мартакова (ранен), Арсеньева, Тевкелева, и т.д.), удивительна предусмотрительная и поспешная мобилизация властями внушительной воинской силы — до 36700 солдат, казаков, мишарей, служилых татар и «вольницы» (46). Силы, вполне способной бороться с многочисленными отрядами башкирских повстанцев и предшествующих, страшных десятилетий кровавого XVIII века.

Во вторых, поразителен сам исход башкир в Казахстан. Связи башкир с казахами, в том числе родственные, существовали всегда. Но и в то время они отнюдь не были безоблачны (60). Поэтому для такого повального бегства, когда люди уходили волостями и аулами, в чужую страну, под контроль орды, отношения с которой были не всегда дружескими, были нужны очень веские основания. Между тем, крупных боев и опустошений, как в 1735-40 гг., не было. По нашему мнению, свет на эти события проливает широко известный документ, показания старшины Усерганской волости Кувата Кинзягулова: «К тому же еще получили известие, что находящийся в Кызыльской крепости майор князь Назаров бывших при оной крепости на службе башкирцов всех, не оставляя ни одного, без всякой причины побил, что и всякие пришли в великий страх... Почему все взволновались, положа, чтоб в спасение своего живота идти им в Киргизскую Орду, где их киргизсцы, яко с ними единоверные, могут их принять...» (77). Было «без причины убитых» 67 человек (да еще 27 башкир Бурзянской волости, так же только по подозрению, казнил капитан Моисеев).

Рота солдат с казачьей полусотней — по сравнению с уроном в период прежних восстаний не такая потеря для армии, чтобы прийти в подобное неистовство, тем более, что исход башкир начался до 18 августа 1755 г., т.е. до даты уничтожения отряда Шкапского. (Скорее наоборот, последняя акция похожа на месть башкир властям за бессудные казни). Так, с 10 августа в Казахстан ушла 1000 человек из Бурзянской волости, 11 августа — из Тангаурской, следом — из других волостей.

Да и 67 казненных, если отвлечься от бесценности каждой человеческой жизни — так же не такая потеря, чтобы «всем прийти в великий страх». В прошлые мятежи башкир не останавливали и потери в десятки тысяч жизней (46).

Можно предположить, что здесь сыграло роль не количество жертв, а безмотивность казни. Т.е. армейские командиры нарушили неписанные законы ведения войны, даже такой беззаконной, как бунт. Когда казнят повстанцев — это страшно, но понятно обеим сторонам. Даже в случае с сожжением аула Сеянтусы (а его участь разделили многие башкирские аулы) — трагедией, выходившей за рамки принятого даже для тех, очень жестоких времен, все же были ясны мотивы поведения командира карателей, «проклятого мурзы» Алексея (Кутлумуххамета) Тевкелева, поскольку это разорение произошло в период боевых действий. Что все равно справедливо закрепило за «Тэфтиляу» среди башкир, а позже и среди русских и татар, негласную, но позорную репутацию палача (17). Поскольку он выполнил работу мародера и массового убийцы, а не солдата. И сколько бы не отличался он на ратной и государственной службе, сколько бы достойных людей не давал позже России могущественный род Тевкелевых, в умах башкир эта фамилия прочно ассоциируется с пепелищем Сеянтусы и криками его заживо сжигаемых жителей. Но все же мотив его действий был понятен.

Поступки же Назарова и Моисеева в привычную логику не укладывались, поскольку они начали истреблять людей (своих подчиненных и союзников!) без вины, до всяких военных действий. Вкупе с достоверными слухами о мобилизации многочисленной воинской силы, а также о «ревностном» сборе в поход на башкир мишарей, служилых татар и просто узаконенных банд мародеров («вольницы»), это могло вызвать у населения предположение — готовится бессудное истребление всех башкир. В этом случае объяснимо отчаянное решение — оставить семьи в Казахстане, а самим воевать до последней крайности. Потому что другой альтернативы они не видели. К счастью, в реальности планомерный геноцид не готовился, и когда это стало ясно, события стали развиваться по иному, хоть и тоже трагическому сценарию. Драконовские инструкции Неплюева, поведение Назарова с Моисеевым объяснялись другими причинами. По нашему мнению — страхом. Объяснимся подробнее.

Рискну высказать одно предположение, основанное на общеизвестных фактах. К столь масштабной подготовке правительства к подавлению только намечающегося восстания невольно приложил руку... сам Батырша. Именно его широковещательные воззвания и открытая агитация при отсутствии элементарных навыков конспиративной работы привели к тому, что власти узнали о восстании до его начала, и придали ему огромное значение — намного большее, чем его реальный размах. Почему?

Потому что, они судили о нем именно по воззваниям Батырши. А, судя по ним, вырисовывалась весьма грозная картина: тщательно спланированное выступление башкир «всех четырех дорог», теперь уже в тесном союзе с мишарями, а возможно, и с татарами, казахами и каракалпаками. Наводил на мрачные размышления и тот факт, что воззвания подписаны авторитетным мишарем, представителем народа, всегда бывшего верной опорой царей в Башкирии, чья помощь в подавлении башкирских восстаний была неоценима.

Случай с Батыршой — пример не типичный, а скорее исключительный в истории башкирских восстаний. Он ярко показывает, что произошло, когда за дело взялся (единственный раз) мишарский мулла татарской школы. Т.е., человек, отнюдь для этой роли не подготовленный.

Человек, который способен произносить зажигательные речи, писать ученые трактаты с толкованиями Корана. Но совершенно не представляющий, как действовать в условиях тайной подготовки мятежа или в боевых действиях против правительства. Ни в мишарском ауле, ни в татарском медресе этому не учили. (Напротив, башкирских имамов, например, Исхака-муллу и Худайберды-муллу в том же 1755 году, этому учить было не нужно — их веками учил сам быт самого мятежного народа России до кавказских войн). Отсюда его растерянность, когда наступило время реальных действий. Из этого примера ясно видно, что было бы, если бы «фактическими руководителями всех без исключения башкирских восстаний были татарские муллы» (70, с.133), как хочется Ф.Г.Ислаеву. Боюсь, что в этом случае восстаний бы просто не было, и по Башкирии безнаказанно разъезжали бы «воинские контингенты» в 15 человек, как это происходило в стране поволжских татар (см. выше).

Воззвания и «Письмо Батырши» — замечательный памятник башкирской и татарской литературы. Но кому помогли они в период 1755 года? К сожалению, более всего — правительству. Что делает Батырша? Придя к мысли о необходимости восстания, он, естественно, пытается выяснить настроение людей (17, с.82). И выясняет, что мишари и татары проявляют недовольство, а башкиры уже готовят вооруженное выступление (17, с.82-87). Готовят тайно, как и полагается в подобных случаях. Из его «Письма» видно, как ревностно они оберегали свою тайну, как не доверяли ее чужим, в особенности — татарским муллам, с каким трудом он пытался пробиться сквозь эту стену недоверия и молчания, чтобы установить контакт с истинными руководителями мятежа (17, с.83, 86-87, 96). Убедившись в искренности Батырши, башкиры посвящают его — не в имена и подробности, а в главное, — да, они готовят восстание «башкир всех 4 дорог». И если Батырша действительно говорит от имени мишарей, как он заявлял (а он вновь выдавал желаемое за действительное) или от туманно обозначенных им «всех мусульман», — они будут очень рады его помощи и благословению.

Интересно, что после бесплодных попыток Батырши выйти на связь с настоящими руководителями мятежа, они сами выходят на нее, причем выходят так, что он даже толком не знает, и может только догадываться, кто именно на него вышел (17, с.87, 100-101). Именно так и должны действовать настоящие организаторы — скрытно, смело и осмотрительно.

Что же делает сам Батырша? Окрыленный, он ведет весьма прозрачные разговоры с мишарскими старшинами, которые ни разу, никогда не были замечены в участии в каких-либо бунтах, но многократно — в их подавлении. В том числе имел пространную беседу со старшиной Янышем Абдуллиным — человеком, по мнению самого Батырши, очень жестоким, циничным, хитрым, информированным, продажным, лживым, себялюбивым и обласканным властью (17, с.88-89). С человеком, всю жизнь воевавшим с повстанцами, чей сын пытался незаконно закрепостить и продать 63 мишарей своей команды, за что последние вряд ли пылали к этой семье любовью (15, с.204). Вдобавок ко всему, повязанным с власть имущими не просто служебными связями, но взятками и преступлениями против законов империи (как сказали бы сейчас, незаконными валютными операциями) (17, с.90-93). Мог такой человек желать хаоса в крае, победы башкир и торжества «шариатской справедливости»? Вопрос риторический. Ответ дал он сам, и ответ отрицательный, посоветовав наивному мулле «потерпеть», когда «прибудут войска из мусульманских стран» (17, с.93-94). В элементарной географии и политике старшина, следует полагать, разбирался, и понимал, что прибудут они нескоро.

Но главное, что извлек из этих бесед Яныш, отнюдь не питавший к Батырше дружеских чувств (17, с.88)? Ответ однозначен: компромат на Батыршу и весьма ценную информацию о том, что восстание находится в стадии угрожающей готовности, раз о нем, как о деле решенном, рассуждают уже не башкиры, а известный на весь край мишарский мулла, ахун Сибирской дороги Башкортостана. Поделился ли Яныш своими сведениями с генерал-майором Тевкелевым — своим прямым начальником, история умалчивает. Но, именно в данном восстании поразительна не готовность башкир (и тем более, мифических «всех мусульман»), а готовность царских войск к его подавлению.

Столь же наивно и опрометчиво беседовал Батырша с другими мишарскими старшинами, в том числе Сулейманом Диваевым. Последний позже и сдал Батыршу «с великой печалью», простодушно объяснив уважаемому хазрету: тебя все равно арестуют, а тысяча рублей за твою поимку — деньги не лишние. Пусть лучше они достанутся мне, хорошему человеку, чем кому-нибудь похуже (17, с.112). Ни один из старшин, ни один мишарский воин к восстанию не примкнул, напротив, мишари, как всегда, были брошены на его подавление. Их позиция была известна Батырше: «они ... будут на той стороне, что окажется сильнее» (17, с.84), и вызывала в нем яростное презрение (17, с.93). (Только через 23 года после подавления этого восстания глухое брожение среди мишарей, мастерски описанное Батыршой, выльется в реальные действия, и отряды мишаря Канзафара Усаева вольются в повстанческую армию Пугачева и Салавата в период ее победного шествия по Башкирии). Про татар нечего и говорить — даже о попытке участия последних не говорит ни один источник (если не путать мечты, например, каргалинских татар, о том, как они будут расстреливать русских, если победят башкиры (17, с.97), и реальное участие).

Исключение — шесть мишарей и двое татар из пятнадцати учеников самого Батырши, так же «с печалью» покинувших его во время бегства (остальные его шакирды были башкирами) (17, с.102). Все они выполняли скромную роль связных (47, с.58), что не избавило их от наказания, совершенно несоразмерного степени их вины. Они пали жертвой недоразумения. Поскольку, из-за воззвания Батырши, правительство (и будущие историки) резко преувеличило его роль в подготовке восстания, следовательно, и их роль. Что же еще сделал Батырша для подготовки мятежа, кроме совещаний с башкирами и многозначительных словопрений с мишарскими старшинами?

Он выпускал воззвания. В которых открыто призвал к восстанию всех мусульман. Открыто, заранее объявил дату выступления — 3 июля 1755 года (8, с.254) (а не 1 июля, как пишет Ислаев (70, с.134)) — т.е., без всякой необходимости раскрыл ее, если она действительно была обусловлена повстанцами. Эти воззвания, по собственному признанию Батырши, были закончены им в конце мая (17, с.94). Между тем, восстание уже началось стихийно 15 мая 1755 года разгромом башкирами во главе с Джилан Этколом и Худайберды-муллой Сапсальского яма и убийством чиновника Брагина с его людьми. В назначенную воззванием дату — 3 июля, ничего выдающегося не произошло, и сам Батырша не предпринимает никаких решительных действий, постоянно советуя односельчанам «потерпеть» (17, с.99). А 1 сентября при виде толпы в 150 мишарей бежит из родной деревни, хотя позже, по зрелом размышлении, сам «понял, что среди того народа нет враждебных нам людей» (17, с.101). Не лишено вероятия предположение, что эти 150 мишарей колебались или были готовы примкнуть к восстанию, и ждали именно призыва Батырши (17, с.8; 22, с.256). И выводы после его молчаливого бегства они сделали для себя соответствующие.

Действительно, «мулла Батырша еще в течение целого года был не досягаем для властей» (70, с.137), как пишет Ислаев, забывая только добавить, что недосягаем в марийском лесу он был и для повстанцев, и для кого бы то ни было. Так, его тщетно искал прибывший в Карыш 2 сентября, на следующий день после бегства, повстанческий отряд башкир-гайнинцев. Как видим, говорить в данном случае о Батырше, не только как о предводителе восстания, но даже как о предводителе своих односельчан, не приходится. Не приходится, и говорить о нем как об организаторе всеобщего восстания.

Еще в воззвании он обещал помощь несуществующих «мусульманских войск из стран ислама». Что касается последних, то под ними реально могли пониматься только казахи — по соседству с Башкирией не существовало других мусульман, способных выставить воинскую силу. Доверие башкир к последним, за что ратовал Батырша, обернулось страшной бедой — тысячи башкирских семей, переправленных повстанцами под защиту казахов, были казахами пленены и проданы в рабство. Именно эти пленники и составили основные потери башкир во время восстания. Именно эта трагедия, во-первых, стала одной из причин того, что восстание фактически закончилось, не начавшись, — башкирские отряды немедленно прекратили борьбу против регулярных сил, и бросились в погоню за работорговцами, уничтожая все на своем пути. По подсчетам В.Н.Витевского, к 1759 году вернуть в Башкортостан успели лишь 6290 человек (47, с.58).

Во-вторых, это позволило данному движению войти в ряд великих башкирских восстаний — из-за масштабов потерь башкир, которые оценивают и в 10, и в 50 и в 90 тысяч башкир обоего пола — точно никто подсчитать не в состоянии, можно лишь сказать, что сгинувших в Казахстане было много, очень много (46, с.186; 47, с.57). Сваливать всю вину на коварных Тевкелева с Неплюевым, «стравивших» мусульман — значит клеветать на своих предков, не понимать, что и башкиры, и татары, и казахи, и люди вообще — не марионетки, и каждый человек и народ при любых обстоятельствах несет ответственность за свои поступки. В данном случае, казахские ханы нарушили все кочевые адаты — законы чести и гостеприимства, и башкиры это понимали (как и сами казахи). Поэтому с этих пор отношения башкир с казахами надолго осложнились бесконечной карымтой — войной мести, степной вендеттой. Так, даже в 1788 г. полковник Д.А.Гранкин сообщал: «киргисцы же так не опасны: ежели бы они настоящее намерение имели к нападению, то одни башкирцы их без остатку истребить могут, ибо между ними вражда введена бывшим губ-ром Неплюевым... Они так между собой злобны, что даже на меновом дворе сходится не хотят; и как скоро бы башкирцам дать позволение против киргисцов сражаться, то их в скором времени до 30000 из своих жилищ соберется» (53, с.106). А в середине XIX в. В.И.Даль (тот самый, создатель «Толкового словаря...» и влиятельный чиновник при Оренбургском генерал-губернаторе) свидетельствовал, что на казахской границе «башкиры воинственны и ждут, как ворон крови, вызова охотников для поиска в степь, на заклятых врагов своих, на кайсаков» (67, с.18).

Из воззвания Батырши ясно, кого он считает главной и реальной силой восстания — башкир. Только они делились на 4 дороги, именно с их вождями он устанавливал связь, о чем и оповестил население края. И главное, только они и оказались реально готовы к выступлению и вели настоящие боевые действия. Цель воззвания — призвать мишарей и всех мусульман поддержать их, но этот призыв пропал втуне. Другое дело, что и о степени этой готовности и о реальном положении дел Батырша имел весьма поверхностное представление, что естественно для проповедника, и невозможно для человека дела, предводителя отряда любой численности.

Отсюда — и невольное преувеличение собственной роли, отраженное в воззвании. Последнее объясняется особенностями мышления Батырши. Из «Письма» видно, что в центре всего его миропонимания — вечное упование на Всевышнего (Таваккуль), постоянный философский самоанализ, а не практические действия. Свою роль он видел как миссию, как священный долг, направленный к объединению мусульман для защиты веры. Примерно такой же была роль Жанны дАрк в Столетней войне — т.е. роль символического закрепления правого дела. Причем роль живого символа — роль жертвенная, что Батырша понимал и доказал всей своей жизнью. Но это не роль реального организатора и боевого военачальника.

Теперь, когда у нас на руках и «Письмо Батырши», и документированная история восстания, мы это знаем. Но у Сената этих источников не было, но были совершенно другие — слухи, доносы на Батыршу, и его же воззвания, в которых он рисует себя центром и главой мятежа, поскольку истинных вождей восстания он, скорее всего, просто не знал. Выводы последовали соответствующие: предусмотрительный сбор внушительной воинской силы, послания Неплюева к казахам, «превентивное» истребление башкир майором Назаровым, и 1000 рублей за поимку Батырши. А также исключительное внимание к нему после ареста — вопреки утверждениям татарских публицистов, до вынесения приговора с ним обращались как с важным пленником, не пытали (экзекуции над ним совершились уже по приговору), обеспечили квалифицированной медицинской помощью и создали все условия для написания конфиденциального «Письма императрице Елизавете Петровне» (17, с.116-117). Которое точнее назвать не письмом, но объемным трактатом (17).

Именно оно послужило главным источником по истории восстания 1755-56 гг., и уникальным — в истории башкирских восстаний вообще, потому, что столь развернутые послания предводителей предшествующих восстаний до нас не дошли, в том числе потому, что предназначались ими только для своих. (Так, не сохранился весьма искусный, по свидетельству Батырши, анонимный призыв к мятежу, переданный ему в марте 1755 года башкиром Кальчирской волости Ногайской дороги, и побудивший ахуна составить собственное воззвание (17, с.86-87)). Именно поэтому восстание 1755 года в историографии традиционно называлось именем Батырши, против чего протестует И.Г.Акманов. Протестует аргументированно, но, по-моему, напрасно — в истории немало примеров, когда события называются по имени отнюдь не главного действующего лица, а так, как давно принято, и никого это не беспокоит.

Т.е. вклад Батырши в агитацию и в освещение истории восстания огромен. В организацию подготовки к нему — весьма скромен. В самом восстании — отсутствует или измеряется отрицательной величиной. Личный вклад в боевые действия — один застреленный им мишарь (17, с.101). Не согласимся и с мнением Г.Б.Хусаинова, который считает, что «в самый важный момент вместо решительных действий и руководства выступлением народа Батырша занял выжидательную позицию, а потом совсем скрылся в лесу со своими учениками, что в значительной мере привело к ослаблению, вскоре и подавлению восстания» (17, с.8). Поскольку Батырша вообще не имел собственного отряда, его присутствие или отсутствие уже никак не влияло на ход восстания, которое началось и закончилось без него. Он мог бы быть полезен, подняв мишарей своей волости — но не сделал этого, и они не примкнули к восстанию, а история не знает сослагательного наклонения.

По этому поводу хотелось бы лишний раз отвести и неумные обвинения татар в «исторической неблагодарности» со стороны некоторых башкирских националистов. На основании источников, в том числе написанных великим мишарем (17), мы видим, что башкиры в XVII-XVIII вв. были боевым авангардом народов Поволжья и Приуралья в борьбе за свои права, не в последнюю очередь — за свободу веры. Они во многом защитили татар, особенно бежавших в Башкортостан, от притеснений. Но воевали они не только за веру, но, прежде всего за свои, а не за татарские интересы, которые просто отчасти (защита Ислама), но не во всем и не всегда, совпадали с башкирскими — за свои права и вотчинные земли, которых у массы татар просто не было по законам империи. Поэтому у последних не всегда были резоны и возможности им помогать. А для прослойки «служилых татар» и дворян служба империи по определению и вовсе была смыслом их существования. Что касается мишарей, то империя использовала их так же, как казаков-христиан (и как самих башкир и калмыков — против казахов или поляков, например). Если башкиры начинали партизанскую войну с регулярными частями — а это было их перманентное состояние — мишари начинали партизанить против самих башкир. Так же как и «верные» башкиры, тархан Таймас Шаимов, например, победитель казахов, которого невозможно обвинить в трусости или в предательстве башкир вообще. Просто и в среде башкир существовали различные интересы, что естественно. И подобная жизнь требовала от мишарей немалого мужества, силы, сметливости и жестокости. Мишари жили на башкирских землях и знали это. Если бы башкиры победили на сколько-нибудь продолжительный срок, малочисленным мишарям могло бы прийтись несладко — им могли припомнить все, в том числе не самое благовидное. Об этом прямо говорил мишарскому старшине Янышу Батырша — и тот соглашался (17, с.93.). Так что реальные основания для такого поведения у мишарей — были.

Но они не только враждовали с башкирами, но и рядом жили, нередко — дружили, вместе служили в одном Башкирско-мещерякском, позже — Башкирском казачьем войске. Уже в Пугачевщину башкир поддерживали многие мишари (не только Канзафар Усаев). Не случайно в советской этнографической литературе не было единого мнения — татарами они ассимилируются, или башкирами (Л.Н.Гумилев). И рассматривать их можно как живую этнокультурную связь, соединяющую эти братские народы.

Так, воззвания и «Письмо» Батырши принадлежат и татарской, и башкирской литературе: первой, постольку, поскольку он был мишарь, а мишари ныне считаются татарами (хотя в его время сами мишари так не считали). Логичней всего принадлежать им литературе мишарской — но таковой, стараниями господ Исхаковых и Хакимовых, официально не существует. (Исполнись воля Г.Исхаки и С.Максуди, то же самое можно было бы сказать про литературу башкирскую). Но, родившийся и живший в Башкирии, идеолог башкирского восстания, принявший плен и героическую смерть за участие в нем, любивший башкир и являвшийся для них духовным авторитетом, писавший о башкирских делах и на литературном языке, принятом тогда и для башкир, Батырша, безусловно, принадлежит башкирской литературе, так же, как Багратион — славе русского оружия.

*Материал доступен только на русском языке.

Из книги «Джихад, которого не было» (Уфа, 2009)